Недолго — месяца два. Однажды вечером закрыла дверь, опечатала и ушла. А утром звонит директор:
— Аня, где ключи?
— В сумке! Нет, подождите, не могу найти.
— Еще бы! Ты же их в двери оставила! Это просто чудо, что нас не обворовали. В общем, ты уволена!
Я не особенно опечалилась.
Больше всего мне нравилось в Театре Советской Армии. Там я работала целых два года гардеробщицей. Ходила на все спектакли и прогоны, дымила в курилке для актеров, где на меня и обратил внимание Сергей Федоров — восходящая звезда ЦТСА. Он потом рассказывал: «Ты была очень наглая, и я не мог понять, почему какая-то гардеробщица тусуется с актерами».
А я считала, что имею на это право, потому что в ЦТСА работали мой дед, моя бабушка и мой отец. И у гардеробщиц своей курилки не было.
Потом я подошла к Сереже после спектакля «Идиот» с букетом: «Вы так играете князя Мышкина, что у меня нет слов. Вот шла по улице, увидела цветы и подумала — они ваши...» Мы подружились. Федоров стал моим гуру. Давал хорошие книги, учил играть на гитаре, петь романсы. И постоянно твердил: «Люби себя. Тогда все получится». Я ему рассказывала о своей жизни, об отношениях с мамой и Львом Давыдовичем. И Сережа постепенно вправил мне мозги.
Любви между нами не было — только дружба. Хотя в театре, разумеется, шушукались о романе актера с гардеробщицей.
Мне на это было наплевать. Я сама никогда не сплетничаю, не завидую и когда замечаю в людях недоброжелательство, расстраиваюсь и думаю: «Как же жалко тебя, бедного! Что ж ты такое дерьмо в себе носишь?! Спаси тебя Господь».
Сережа меня и с мамой помирил. Я тогда жила в одной квартире с панками. Они нигде не работали, но вели себя довольно прилично. Не нюхали, не кололись, только выпивали. Я в их «коммуне» была единственным человеком, регулярно получавшим зарплату. Аж семьдесят рублей! И этими «сумасшедшими» деньгами радостно делилась с друганами.
Однажды сцепилась с хозяином квартиры. Он полез спьяну, я дала пощечину, и началось... Сначала по морде мне хорошенько вмазал, потом шарахнул об батарею.
Присутствующие не могли заступиться. Один парень вроде сунулся: «Ты чего разошелся? Это же Ардова наша любимая! Успокойся!» А этот псих его отшвырнул и продолжал меня бить.
Когда угомонился, я немножко полежала и поехала к Федорову. У него уже свалилась без сознания. Врачи со «скорой» сказали: «Сотрясение мозга». Выхаживал меня Сережа, я у него осталась. Он позвонил моей маме и спросил:
— Мира Валерьяновна, сколько вы не виделись с дочерью?
— Ну, наверное, три месяца.
— А как вы думаете, она жива?
— Я не знаю, — сказала мама. — Что с ней?
— Пока ничего. Но вы ей очень нужны. Попробуйте полюбить ее. Хоть немножко.
Мы стали общаться.
Жаль, что Федоров потом уехал во Францию. Долго жил в Париже и перестал работать артистом. Сейчас он в Москве, преподает французский. Как-то позвонил: «Я тебя видел по телеку. Ань, ты молодец! Давай увидимся!» Я обрадовалась — давай, конечно, — но так и не сложилось...
Романы у меня начались с восемнадцати лет. Сначала полудетские, с друзьями по тусовке. Потом случилась более серьезная история со взрослым мужчиной, игравшим в ЦТСА и преподававшим в Школе-студии МХАТ. Но я его не любила. Уж очень он был «правильный». Никогда не забуду, как мой «Ромео» говорил на свиданиях: «Сейчас пойдем домой, потому что если продолжим целоваться, ты не поступишь в институт, а я не напишу диссертацию».
Он готовил со мной программу. А уже позже я узнала, что студенты в Школе-студии прозвали его «деревянным человечком». У него спина была необычайно прямая. И прическа слишком аккуратная, волосок к волоску. Перед выходом на сцену «деревянный человечек» долго-долго причесывался, Федоров не выдерживал, подбегал сзади и пугал его каким-нибудь диким воплем. Тот страшно злился, а Сережа смеялся.
Но именно потому, что этот человек был моей абсолютной противоположностью, я к нему и потянулась. Решила, что мне, «непутевой», пора остепениться. Даже замуж собиралась! «Жених» уже был принят в нашем доме. Приезжал на Ордынку и играл в покер.
Папа, завидев его в окне, насмешливо фыркал:
— Иди, встречай, твой му...ла идет!
Я обижалась:
— Как ты можешь так говорить?
Но из этого романа ничего не вышло.
Вскоре влюбилась в студента «Щуки» — я тогда ходила на занятия вольнослушателем, а он учился на четвертом курсе. Небожитель, да и только! Мы прожили вместе целый год. Снимали комнату в коммуналке. Мама одно время денег подбрасывала, у нас ведь было некое подобие семьи. Но мой возлюбленный пытался самоутвердиться за мой счет. Меня откровенно унижал, называл некрасивой, говорил, что никогда не буду актрисой. Какое-то время терпела, а потом решила — хватит...
В общем, к Гончарову я пришла с определенным человеческим и женским опытом.
