— В момент съемки вашей героине было 70 лет. Как Плисецкая принимала свой возраст?
— В самом начале она строго предупредила: «Имейте в виду, я не буду гримироваться. Только сделаю стрелки и подкрашу губы». Я забеспокоился, ведь морщинок у нее было достаточно. Советуюсь с оператором:
— А как снимать-то? Может, у тебя есть какие-то фильтры?
— Я поищу. Но вряд ли...
Когда мы встретились на съемке, Майя Михайловна была в яркой кофте, она любила такие. И, как предупреждала, только чуть подвела глаза и использовала помаду.
И вот мы садимся напротив друг друга, включается камера. Вскоре с изумлением я вижу, что у Плисецкой разглаживаются морщины, как будто кто-то натягивает кожу! Не понимаю, что происходит, подумал, может, свет особым образом падает. Но так было на каждой съемке, в разных местах и все пять дней! И Антонина Суровцева, редактор, мне сказала: «Тебе не кажется, что с Плисецкой во время съемки что-то происходит?» Значит, и она тоже почувствовала. Что это было — не знаю. Может, невероятная сила воли Майи Михайловны? Или ее великий актерский дар? Сколько интервью сделал я за свою жизнь — ничего подобного никогда не замечал...
А еще меня поразило, что Плисецкая очень маленького роста. Когда видел ее на сцене, мне казалось, что Майя Михайловна намного выше. У нее были фантастически длинные руки, и, видимо, благодаря этому она казалась высокой...
— Плисецкая на сцене поражала своей невероятной самоотдачей...
— А мне она говорила очень любопытные, даже парадоксальные вещи: «Я всегда думала: какая я сильная, никогда не потею! Люди мокрые от танца, а я делаю класс, и совершенно сухая. Только потом поняла, что просто вполноги все делаю. На спектакле, конечно, немножко больше потела... Да, я практически никогда не выкладывалась в полную силу, я танцевала с удовольствием, наслаждалась. И все как-то получалось: где-то неплохо, а где-то неважно. У меня не было вот этого рвения «я вам покажу, я вам докажу». Работала, в общем, «рядово». Закончилась репетиция — иду в душ, переодеваюсь и домой. А мой партнер Юра Кондратов шел на сцену и продолжал работать: вертелся, вырабатывал пируэт, которого у него от природы не было. Я же, если у меня что-то не выходило, переключалась на другое, просто делала то, что выходило. Это и есть ленивость. Леонид Якобсон мне говорил:
— Ты хочешь, чтобы через пять минут все получилось!
— Ну да, хочу.
— Но так не бывает, надо месяцами работать!
А мне никогда не было интересно работать — разогреваться, репетировать, мне интересно было танцевать...
Я «Дон Кихот» танцевала неразогретая, а начинается балет с прыжков. Сижу в гримерке, мой репетитор Ильющенко забегает ко мне, хватаясь за голову, и в ужасе кричит: «Майя, уже третий звонок, а ты не разогрелась! И при этом ресницы красишь?!» А мне было важно намазать рот, ресницы наклеить. Я всегда малевалась незнамо как. В общем, только к середине первого акта я была разогретая... Сейчас, правда, понимаю, что была неправа: все травмы оттого, что артист не подготовил мышцы. Природу не обманешь. Поэтому сейчас всегда разогреваюсь...»
