«Курозуку» Бежар поставил по старинной японской легенде, это мистическая история в стиле Хичкока, таинственная и зловещая. В ней Плисецкая играет сначала мальчика, а потом превращается в старую гейшу, которая убивает путника. Все эти мрачные вещи Плисецкую очень привлекали, она мне неоднократно говорила: «Обожаю мистику!» Кстати, в Японию, ее культуру она влюбилась с первой же поездки в эту страну. И потом многие ее творческие проекты были связаны с Японией. Например, совместные спектакли с традиционным драматическим театром но. Ее тянуло в Японию, и японцы отвечали Плисецкой-сан взаимностью.
Так вот, в балете «Курозука» есть эпизод, когда героиня выходит в черном смокинге и национальной конусообразной шляпе каса на пол-лица, молча проходит по сцене и садится на небольшой подиум спиной к залу. В этот момент Патрик Дюпон исполняет свою вариацию, очень трудную, эффектную. Но я смотрел не на Патрика, а на Плисецкую. И другие зрители тоже не могли отвести глаз от великой балерины: ее спина «говорила» гораздо больше, чем потрясающий танец первоклассного танцовщика.
Когда я обратил внимание на оригинальную японскую шляпу героини, Плисецкая улыбнулась: «Примерно в такой в 1943 году в хореографическом училище я танцевала китайского мальчишку, будущего президента Чан Кайши. Сценка называлась «Конференция по разоружению».
Этот номер поставил Леонид Якобсон, которого Плисецкая боготворила всю жизнь, он ей был близок по духу, его фамилия красной нитью проходила через наши разговоры. Плисецкая мечтала, чтобы он сделал для нее балет «Анна Каренина»: «Из этого либретто, музыки Щедрина можно было поставить шедевр. Но кто бы пустил Якобсона на порог Большого театра?! Так что мое желание самой поставить «Анну Каренину» — это выход из положения, создателем я стала поневоле. Если бы на это не пошла, не появились бы «Анна Каренина», «Чайка», «Дама с собачкой». С одной стороны, жалко, а с другой — это ведь могли бы быть шедевры, если бы балеты поставили профессиональные хореографы. Ну так уж, как есть — так есть». Майя Михайловна считала, что Якобсон умер от творческой нереализованности, оттого, что ему всюду перекрывали кислород...
— Плисецкая выступала по всему миру. А она знала иностранные языки?
— Как оказалось — нет. Но это ей не мешало. Помню, идем мы по городу, ее узнают, улыбаются, что-то по-английски говорят. Майя Михайловна улыбается в ответ, кивает. А потом говорит мне: «А я ничего не понимаю». И с Патриком Дюпоном она умудрялась «разговаривать»! Не раз видел, как они «общались»: стоят Плисецкая и Дюпон с неизменной маленькой собачкой под мышкой — он выпускал ее из рук, только когда танцевал, — и без переводчика, одними руками и глазами что-то друг другу объясняют. Борис Мессерер мне рассказывал, что в Испании, когда Майя Михайловна какое-то время руководила Национальным балетом, она с местными танцовщиками обходилась без переводчика. Мессерер говорил: «Ничего более интересного в жизни я не видел, чем то, как Плисецкая объясняет, как нужно танцевать...»
